
Одноимённая выставка из собрания Третьяковского галереи открылась в Челябинском государственном музее изобразительных искусств, в зале, что на пл. Революции. Ещё несколько лет назад трудно было представить, что челябинцы смогут увидеть подлинники русского авангарда. Это казалось несбыточной мечтой. Мечта сбылась. Живопись, потрясшая весь мир, доступна южноуральскому зрителю.

Станислав Ткаченко, директор музея, поясняет название выставки:
– Оно восходит к мемуарам поэта и переводчика Бенедикта Лившица, который многое сделал для осмысления русского футуризма. В 1934 году вышла книга его воспоминаний. Она называлась «Полутораглазый стрелец». Для тех, кто интересуется искусством, мне кажется, это из разряда обязательного чтения. И он писал: «Эти три замечательные женщины Наталья Гончарова, Ольга Розанова, Александра Экстер все время были передовой заставой русской живописи и вносили в окружающую их среду тот воинственный пыл, без которого оказались бы немыслимы наши дальнейшие успехи. Это настоящие амазонки, скифские наездницы», – пишет Лившиц.

Русские художницы были куда смелее коллег-мужчин, отмечает Ткаченко. Даже в XIX веке их имена можно было пересчитать по пальцам. Но с наступлением ХХ века женщины стали громко заявлять о себе во всех сферах общественной и культурной жизни. Выставка отражает самые яркие вехи деятельности отечественных художниц прошлого века, давая глубокую картину их становления, трансформации и расцвета.
Александр Венергольд, специалист по выставочной деятельности и куратор выставки рассказал об истории её создания:
– Я очень часто думал о том, что мы ещё не привозили в наш музей. И понял, что мы никогда не привозили русский авангард и советских художниц-семидесятниц. Началось всё с "амазонок авангарда", потом мы расширили наш замысел. Дело в том, что получить для выставки авангардные полотна невероятно сложно, ту же Ольгу Розанову, например. Это одна из самых редких и дорогих художниц начала ХХ века. Мы дополнили авангардисток картинами Серебряного века, работами тридцатых – это Маврина и поздняя Пестель – и завершили семидесятницами. Но авангард проходит красной нитью через все полотна. Семенович-Ефимова – прото-авангард, Серебрякова и Якунчикова делали то, что привело нас к авангарду, Мастеркову называли второй волной авангарда, семидесятниц обвиняли в том, что они находятся под влиянием авангарда.

– Таких потрясающих семидесятниц я вижу впервые.
– За всю историю музея мы показывали только трёх художников из всех представленных, а семнадцать показываем впервые.
– У обывателя бытует не артикулируемая, но устойчивая мысль, что сделать выставку просто. Чё такого, с одной стены картину снял, на другую перевесил и всё. А как оно на самом деле?
– Мы начинали работу с Третьяковской галереей очень давно, нам потребовались годы, чтобы заслужить её доверие и получить русский авангард. Это очень сложно. Никто не доверит незнакомому музею полотна, имеющие колоссальную значимость. Идея выставки появилась у нас в 2020 году, в 21-м началась работа с Третьяковской галереей, а окончательно зафиксирован состав выставки был только в начале минувшего лета. Вся работа заняла три года.

Комментирует Вера Петрова, научный сотрудник музея и со-куратор выставки:
– Сейчас выставочная деятельность меняется и отличается от советской практики, мы тоже хотим быть в трендах. Поэтому для каждой выставки хотим выстроить дизайн, создав некое путешествие. Выставка должна рассказать историю. Картины прекрасны и сами по себе, можно часами стоять у каждой, но мы учитываем тот факт, что сегодняшний зритель идёт в музей не только за чистым искусством, но и за впечатлениями от проекта в целом. Научная концепция выставки дополняется сценарием посещения, его логикой. Когда мы планировали выставку, практически сразу пришли к выводу, что нужно цветовое кодирование. Оно помогает посетителю понять, что он сталкивается с разными периодами и разными задачами, стоявшими перед искусством в разные времена. Выставка оформлена красиво, но за внешней красотой стоит научный компонент: тематика, хронология, стилистика.
Всего на выставке экспонируется 46 полотен из Третьяковки и гордость нашего музея, кубистическая картина Веры Пестель “Портрет художника Татлина с бандурой”. Итак, давайте, прогуляемся по экспозиции и посмотрим на избранные полотна.
Ольга Розанова (1886-1918) работает в технике коллажа и её «Парфюмерная лавка» (1915) как шейкер смешивает в один яркий коктейль привычные бытовые предметы: расческу, щетку для волос и зеркало, в котором отражается глаз, обрамленный накрашенными ресницами. Здесь проявляется привычная для художников авангарда игра буквами, которую Розанова продолжает в небольшом полотне «Метроном». Название говорящее, уже идет Первая мировая, но в «Англетере» еще теплится светская жизнь, которую время неумолимо перемелет своими шестерёнками.

Александра Экстер в своём «Натюрморте» (1915) идет в работе с коллажем ещё дальше Розановой. На полотне присутствует реальный кусочек газетного листа и... Узнаваемый кусок обоев, который сразу же одомашнивает картинку и от графина, изображенного на полотне, начинает исходить резкий запах водки, а шрифты и буквы образуют информационный калейдоскоп, в котором пребывает рассказчица этого сюжета.
Среди работ Веры Пестель, кроме кубистических полотен есть и одно условно-реалистическое. Это портрет ее матери, датированный жутким 38-м годом. Старая женщина сидит, склонив голову то ли над вязанием, то ли над шитьём, и положение ее головы очевидным образом отсылает к архетипу Мадонны. Комната мрачна, это даже не комната, а некое пространство сумрака, в котором седая голова старушки светится как одуванчик. Она смиренно принимает увядание и весь ее образ дышит мудростью и теплом.

Рядом с ней — «Автопортрет» (1924) Екатерины Зерновой. Резкий и слегка нахальный. Молодая, коротко остриженная красавица положила руку на бедро в вызывающем жесте. Ее пальцы выглядят странно-тёплыми на металлическом корпусе. Ее фигура отсылает к эстетике Фрица Ланга и классическому фильму Протазанова. Это Аэлита, женщина нового времени, слегка насмешливо глядящая на зрителя, «дерзкая как нате».
«Чертополох» кисти Наталии Гончаровой (кстати прямого потомка той самой Наталии Гончаровой), написанный на рубеже десятых и двадцатых годов ХХ века, в прямом смысле слова дурачит зрителя. Гончарова преломляет пространство таким образом, что ты реально не понимаешь: где кувшин с чертополохами, а где его отражение. Картина бесконечна как лента Мёбиуса. Признаюсь честно, рядом с этим полотном я утратил счёт времени и несколько раз возвращался к нему.
Но если с русским авангардом всё понятно, это запредельно круто и действительно до сих это явление пытаются осмыслить, то вот со второй частью выставки дело посложнее. В обывательских кругах принято считать, что после разгрома “бульдозерной выставки” и хрущевской отповеди Эрнсту Неизвестному, искусство угасло и законсервировалось вплоть до перестройки. Каким же приятным удивлением стали полотна художниц, творивших в эпоху брежневского застоя! Как писал о застое Эренбург: “Жить можно. Но мне больше хочется спать, чем жить”. Художницам-семидесятницам не спится. Они подмечают детали эпохи, эстетически преломляют их и создают коллективную художественную хронику того времени и его бурный финал.

Например, Татьяна Яблонская. «Вечер. Старая Флоренция» (1973). Женщина сидит у распахнутого окна, облокотясь на подоконник. Это зрелая женщина, не богиня, на модель и не актриса. Просто женщина средних лет. Но она очень витальна, она выглядит не просто живой, а воплощением жизни. Ее каштановые волосы, озарённые закатным солнцем, написаны с фотореалистической четкостью, в отличие от условного пейзажа за окном. Створки окна отражают собор Сан Марко Дель Фьоре, который там, в действительности, отражаться не может, но так Яблонская расширяет панораму города.
Ее чуть более позднее полотно «Лён» (1977) получило Государственную премию и к содержанию претензий у советских властей быть не могло: снопы и колосья, символы плодородия, крестьянский труд, целомудренная главная героиня материнским жестом придерживает вязанку льна... Но форма вызывает удивление, потому что это чистый пуантилизм в духе Жоржа Сёра и лишь одинокий трактор на горизонте возвращает нас в советский контекст.
«Обручальное кольцо» Яблонской (1970) – снова обманка. Яблонская изображает свадьбу, жених и невеста на фоне гостей, одетых по моде того времени, на одной из подружек невесты можно даже заметить сетчатые чулочки. Но при этом, все гости — статисты, с практически одинаковыми, малочитаемыми лицами. Свет восходит к невесте снизу, будто бы от букета калл, которые жених держит в руке – странно видеть на свадьбе символ смерти. Невеста же подает руку в непривычном месте, очевидно напоминающем старообрядческие иконы, ее лицо полно скрытого торжества, жених же выглядит покорным и лишен светоносности.
Ирина Старженецкая. На выставке представлены два ее полотна — «Пристань. Гроза» (1982) и «Черный всадник» (1987). Густой пастозный мазок «Пристани» вблизи как бы намекает на попытку художницы прислониться к беспредметному искусству, но стоит отойти на несколько метров, мы вдруг видим грозу над рекой, мы чувствуем это угрожающее неприятное ощущение, которое просыпается внутри за несколько секунд до того, как молнии начнут с шипением лупить в воду.

«Черный всадник» (1987) это тоже предчувствие, но иной грозы, социальной. Через год выйдет АССА, пропадет зубная паста и наступит тотальный дефицит, через три — наступят лихие девяностые. Через четыре — перестанет существовать страна, в которой написана эта картина. Плохо различимый в грозовых сумерках всадник скачет из ниоткуда в никуда. От кого бы он ни бежал, впереди его не ждет ничего хорошего.
Картина Татьяны Насиповой «Вечером» повешена так, чтобы сразу ударить зрителя в лицо цветовым пятном. Выполненная в упрощённом, близком к примитивизму, ключе, она изображает типичную городскую квартиру семидесятых, полную цветовых акцентов. Я вдруг поймал себя на мысли, что я помню эти квартиры отцовских друзей, эти шторы, люстры, мебель, даже эбонитовый телефон сталинской поры, стоящий на столе. Женщина смотрит на него и, вероятно, ждет звонка. Просто удивительно, как при такой кажущейся простоте штриха, Насиповой удалось создать настолько атмосферное полотно.

Ольга Булгакова «Гоголь» 1984 год. Жуткий, инфернальный портрет писателя-мистика, писателя, работающего с темной стороной человеческой натуры. Он нависает над столом, написанным в обратной перспективе, и оборачивается на нас через плечо, глядя жутковато и хитро. Его тень проецируется перед ним, не подчиняясь источникам света и Гоголь будто бы общается с самим Сатаной, воспаряя над полом. Его знаменитый нос рифмуется с острыми пальцами и почти бестелесными окончаниями стоп. И от его взгляда невозможно оторвать глаз, он прячет от нас исписанный лист бумаги и неясно: то ли это сожженная часть «Мертвых душ», то ли договор с дьяволом.

Её же, Булгаковой, портрет актрисы Неёловой (1976), озаглавленный «Театр» — гротескное изображение театральной жизни. Центром изображения является сама Неёлова, что логично, но окружают ее условные фигуры, отсылающие сразу и к комедии дель-арте, и к Шекспиру, и античности. Они принимают на сцене причудливые позы, а на столе за кулисами мы видим красный пластмассовый, очень советский на вид телефон со снятой трубкой и графин, очевидно, с водкой, поскольку венчает его не пробка, а поношенный мужской башмак. Картина рассказывает фантасмагорическую историю, которую очень хочется послушать.
Описывать все картины было бы бессмысленно. Рассказываемые ими истории нужно слушать самому, погружаясь в мир этих невероятных картин. Мощь этих невероятных полотен такова, что среди них можно провести весь день, поскольку они не только энергетически насыщены, но и удивительно разнообразны. Можно с уверенностью сказать, что Третьяковка сделала южноуральцам, интересующимся искусством, настоящий подарок.
Фото Ильи Бархатова предоставлены пресс-службой Челябинского государственного музея изобразительных искусств